Среди вежливых людей

0 Среди вежливых людей Так получилось, что мне пришлось уехать из Новороссии до окончательного взятия Дебальцево, и мой отъезд совпал с так называемым «перемирием». Все последние дни моего пребывания в Новороссии, в том числе и на передовой, я постоянно слышал это слово. И в отличие от России, ему здесь никто не придавал сакрального значения. С тем же успехом можно сказать слова «сигарета», а еще лучше «тушенка».

«Все будем в одном братском склепе»

Помнится, что комбриг Алексей Мозговой сразу же заявил, что это будет «ожесточенный мир». Такие «перемирия» здесь уже были. И в курилках, и на боевых это вовсю обсуждали. Или уткнувшись в телефоны, мониторили новости. Резюмирую многочисленные тирады ехидным высказыванием ополченца с позывным «Шмель»: «Слил нас дядя Вова. Скоро нам, наверное, амнистию объявят!» Выявилась закономерность, что когда у украинских войск дела совсем плохи, тут же появляется «перемирие». Как и у Дебальцево, когда войска ВСУ оказались в полном котле. Сейчас уже прошло время, я переписываюсь в соцсетях со своими новыми друзьями из Новороссии, гляжу на их фотографии из этого населенного пункта, и поздравляю их с победой, к которой они так долго шли. А тогда никакой эйфории среди них не наблюдалось, скорее злость и единственное желание – идти до конца, плюя на всю геополитику. Потому что Родина, это не кабинеты самых высоких начальников, где решается ее судьба. Она под ногами, и по ней можно пройти. Пусть даже в стоптанных и худых военных берцах.

Когда в середине февраля я находился в Алчевске, за 70 км от линии фронта, там была слышна канонада. И вода в кранах, которой радовались целых три дня, исчезла. Ополченцы в курилке комментировали минские договоренности по-своему: «Пригоняем экскаваторы и миксеры с бетоном. Спешно делаем круговой укрепрайон. Потом конфискуем «белые камазы» и забираем весь боекомплект в бункеры. После этого нас даже хоронить не надо – все будем в одном братском склепе. И пусть нас там амнистируют сколько угодно». И это не пустая бравада: я жил среди этих людей и прекрасно знаю, что в крайнем случае так и будет. Потому что никогда нельзя доводить русского мужика до крайности: ни словом, ни делом. После сожженных городов и деревень, после похорон боевых товарищей, после слез стариков и детей они должны отойти и предоставить решать их судьбу каким-то экспертам?

Тем временем ранним утром я прибыл на таможню в Изварино, про которую уже ходили истории: типа, пьяные мужики увидели там украинского таможенника в форме и набили ему морду. А на подъезде к границе все та же огромная очередь из машин. И вполне здоровые хлопцы в них, которые покидали родину в трудный для нее час. Меня ополченцы проводили до пропускного пункта таможни ЛНР. Мы обнялись на прощанье, и пограничники ЛНР пропустили меня без очереди. «Хлопцы» смотрели на меня с завистью и недоумением. Тем более мой багаж составлял всего лишь рюкзак за плечами. Пограничник молодой республики сказал мне на прощанье: «Удачи, брат! До встречи». Ведь многие россияне, побывав здесь однажды, возвращаются. А я не торопясь шел до российской таможни с тяжелым чувством. Было тяжело расставаться с людьми, с которыми делил кров и скудную пищу. А также жизнь и смерть. С людьми, с которыми провел самые насыщенные за последние пару лет недели. Я точно знал, что они никогда не сдадутся, потому что у них есть великая цель – строить свою жизнь так, как они считают нужным. Самим совершать ошибки и их исправлять. Чему россияне никак не научатся... И поневоле закрадывалась мысль, что мне будет тяжело окунуться в унылые будни людей, которые никак не могут на это решиться. Будет тяжело понять причитания жены, что у нее 10 платьев, а не 20 и причитания соседки, что два часа не было света. Я не понимаю, как на это можно тратить свою бесценную жизнь. Потому что жил рядом с людьми, которые сумели потратить ее на нечто большее, а если надо, то и расстаться с нею. Это выбор истинно свободного человека, которого не купишь ни жвачкой в красивой упаковке, ни обещаниями амнистии.

Мои размышления прервал российский таможенник. «Сказка о величии русского духа» закончилась. Далее полный досмотр. В рюкзаке у меня сложена «горка», и это повод для более плотного выяснения моей личности. Складной нож и спецназовские пассатижи-трансформер по сравнению с ней не вызвали особого интереса. Немного помогло журналистское удостоверение, и я получил заветный талончик. А вот на выходе, где его надо было сдавать, в будке почему-то никого не было. Я дома – в России. Первый же встречный таксист заламывает несусветную цену за двадцать с лишним километров до Каменно-Шахтинска. Я не торгуюсь, поскольку уже разучился ценить и считать деньги. И даже успеваю на поезд.

Что самое страшное на войне?

Меня часто спрашивают, что самое страшное на войне. Попробую ответить. Итак, я сел в плацкартный вагон и залез на любимую верхнюю полку в «купе». И тут же оказался в страшном и пугающем мире.

Все полутора суток пути мои попутчики непрерывно ели и обсуждали еду. Или барахло. Или жаловались на маленькие зарплаты, что «есть нечего». И они не могут купить пятый телевизор. Или вообще дикие истории, как человек с зарплатой в 10 тысяч рублей набирает кредитов на миллион, а потом героически сражается с «мировым закулисьем». И самые продуманные спецоперации военных разведчиков меркли перед тонкостями кражи щебенки... В перерывах между бесконечной трапезой и выпивкой они обсуждали «героический Донбасс» и «изверга Порошенко». Как будто это сериал, и, сидя в мягком кресле, всегда можно переключиться на другой канал. Когда-то я смеялся над героями Булгакова, которые просили их запереть в «бронированную камеру». С некоторых пор я их понимаю. В этот момент мне очень хотелось сбежать отсюда на передок – к людям! Под обстрел – но только ни здесь! В пути пассажиры менялись, но их навязчивые разговоры оставались прежними. На одной из станций мне позвонили «оттуда»: «Журналист, зря уехал - у нас все самое интересное началось!» Имелся в виду окончательный штурм Дебальцево. Моя фраза «двухсотые есть?» ввела обитателей «купе» в ступор. Разговоры про «проклятый режим» и отсутствие телевизоров смолкли. А «двухсотых» не было! Рядом ехали на заработки в Воркуту крепкие молодые парни. Они уже порядочно выпили и начали разговор типа: «Сейчас бы автомат в руки…» Я деликатно намекнул, что могу в этом посодействовать. Ответа не последовало.

Мне кажется, что теперь я смог разгадать загадку российского добровольца, который зачастую берет билет в один конец. Или вплотную приблизится к ее разгадке. Для них, как и для местных ополченцев, Новороссия – Родина, которая не только «картинка в твоем букваре». Это еще и братство истинных россиян, которое возникает не в сытой мещанской обывательщине, а в самых тяжелых испытаниях. Посему поневоле хочется резюмировать эту командировку. Тем более, что я больше месяца вынужден ежедневно просиживать штаны в офисе, что для путешественника – сущее наказание. Начну с оды месту, которое я считаю лучшей альтернативой тому же офису или дивану.

Ода казарме

За пару недель казарменной жизни понимаешь очень простую истину: раз в несколько лет мужику нужно в ней побывать. Чтобы отучиться от целого ряда абсолютно ненужных привычек, которые только портят карму и отравляют быт. Например, перестать привередничать, что жена не то приготовила, отучиться раскидывать свои вещи, а если что-то потерял, находить в рекордные сроки. Один раз я почти час искал маленький проводок, который затерялся в груде амуниции. Вышел в курилку, пообщался с парнями, которые только что вернулись с передовой, и понял, что столь мне необходимый проводок - пылинка в хаосе мироздания. После этого откровения, проводок сразу нашелся у меня в кармане. В казарме отучиваешься от жадности, которая, как известно, мать всех остальных пороков. Отдал последнюю пачку курева, через час завскладом выдал две. Отдал кружку или батарейки, значит, получателю они нужнее. То же самое касается одежды и обуви. Уходит кто на боевые, отдай ему последнее, потом так же отдадут и тебе. Словом, не война, а собрание первых христиан. Единственное, что может претендовать на частную собственность – это кофе. Это своеобразный фронтовой «наркотик». Завскладом добровольно его может выдать только утром, а «понаркоманить» среди дня можно только в компании со счастливым обладателем банки растворимого напитка. Чашка кофе, сигарета и медитация на звук пролетающих «градов».

Теперь перейдем к казарменным мерзостям. Начнем с дедовщины, о которую разбили головы пытливые тетки из «Комитетов солдатских матерей». Но у ополченцев ее искать бесполезно, вся ненависть направлена на врага, а в казарме люди отдыхают. У нас самый молодой пацан с позывным «Малый» - всеобщий любимец, и его «унижение» заключается в выслушивании жизненно-необходимых поучений, против которых он и сам далеко не против. Драк здесь не бывает принципиально, максимум – разговор на повышенных тонах. Даже мат, как я уже говорил, беззлобный. Ближайший аналог жилища ополченцев – это муравейник. Где вроде бы при всей кажущейся хаотичности, каждый делает свое, а вместе – общее дело. Слова «я не хочу», «мне лень» или «я не буду» я не слышал. Люди сюда пришли по доброй воле, и протестовать смысла никакого нет.

Отдельный момент – санитария. То, что мужчина должен стойко выносить запах потных носков, пояснять не надо. В зоне боевых действий вода бывает дефицитом и вся идет на приготовление пищи. Посему поневоле приучаешься поддерживать личную гигиену самостоятельно. А если есть вода, то использовать ее экономно и по максимуму – и помыться, и постираться. Кстати, чистить зубы можно и без воды, рекомендую попробовать. Так же не обязательно мыться горячей водой, можно и холодной. Кстати, эти простые вещи я понял вовсе не на войне, а в экспедициях. Так что, для того чтобы получить первичные гигиенические навыки не обязательно рисковать жизнью.

Еще один большой плюс казарменной жизни – постоянное получение полезных в быту знаний. Как сделать из мины красивую вазу, ездить на машине, которая не заводится, делать разбитую обувь водонепроницаемой при помощи солидола и т.д. Про всякие интересные жизненные истории, столь важные для журналиста, я вообще не говорю. И, наверное, самое главное – начинаешь довольствоваться малым и не думать о посторонних вещах, типа, «а с кем сейчас моя жена?» И погружаться, по словам Тараса Бульбы, в «удивительный мир русского товарищества». Жизнь здесь действительно чем-то напоминает казацкие куреня, которые ученые в свою очередь сравнивали с монашескими орденами. Например, традиция заменять имена на прозвища. Сейчас его заменяет позывной – свое имя человек сообщает при более близком общении. Да и женщины, которые находятся рядом с такими мужчинами, начисто лишены бабских вздохов и ахов. Кстати, один из любимых вариантов женского досуга у ополченцев – поход в тир или на стрелковый полигон.

Когда враг налицо

Теперь перейдем к высоким материям. Многие в России вполне справедливо задаются вопросом: из-за чего все-таки началась эта война? Увы, многочисленные ответы на него, как правило, граничат с модной конспирологией. А вот ополченцы их совсем не разделяют. Потому что некогда размышлять над ними – воевать надо. Даже к излюбленному герою российских конспирологических теорий чернокожему Обаме относятся более чем спокойно. Если не сказать – равнодушно. Наверное, потому что в сытой российской жизни, где развалено сельское хозяйство, и большинство населения в кредитном рабстве, настоящих врагов не замечают. Зато мастерски придумывают «виртуальных противников», которыми могут стать вполне реальные фигуры. Или целые народы. Например, мне приходилось слышать версии, что закрытие дешевых закусочных спровоцировали «укропы». А то и сам Госдеп США!

В Новороссии же внутренний и внешний враг налицо. Так же как и следы его деятельности. Так, у многих ополченцев родственники живут на оккупированных ВСУ территориях, с ними они иногда созваниваются. Например, с на тот момент оккупированным поселком Чернухино, откуда поступали следующие «новости»: мужиков, которые не захотели дружно петь украинский гимн, привязали к столбам, и они там стояли под обстрелом. А женщин, стариков и детей согнали в школу и заминировали. Так же выяснилось, что там полно наемников. Например, поляков, которые жаждали возрождения «Речи Посполитой». Или чеченцев, которым просто всегда охота повоевать. Тогда в любом месте, где собиралось больше одного ополченца, можно было услышать названия этих двух населенных пунктов «Чернухино» и «Дебальцево». Как места, где эти враги находятся.

Метаморфозы быдла

Отдельная тема – внутренний враг. Самое культурное его определение – быдло. Это слово в молодом государстве я слышал не раз. Слышал и от молодых безусых юнцов с автоматами, и от увешанных гранатами стариков. И могу с уверенностью заявить, что оно имеет совсем другое значение, нежели в России. Так вполне конкретно называют местных обывателей, которые переживают войну за их спинами. Или тех, кто просто сбежал. И не важно, собирают ли они окурки (такое я видел своими глазами) или ездят на джипе (тоже наблюдал). Про вторых говорить не буду, мне это просто противно, а вот на первых остановлюсь подробнее. Когда нечего есть и рядом стреляют, крупное военное образование - гарант не только выживания, но и вполне полноценного существования. Здесь предоставят крышу над головой, полноценное питание (извините, камамбера и устриц нет), одежду и обувь. И дадут даже оружие с сигаретами. Так что окурки собирать не придется. Мало того, тут же обустраиваются и жены ополченцев, и дети. Жены стирают и готовят, (а иногда и воюют), а дети так же занимаются привычным делом, параллельно осваивая воинскую специальность. И плата за это вполне символическая – исполнить долг перед родиной. Увы, многие предпочитают собирать окурки…

Я совсем не идеализирую ополченцев. В поездах, идущих в сторону молодого государства, и на его призывных пунктах вполне можно наблюдать то, что подразумевается под словом «быдло» в России. Покрытые синими татуировками уголовники и такие же синие от технического спирта «бывшие интеллигентные люди». А вот дальше начинается самое удивительное. Настоящая метафизика! На передовой все эти персонажи как-то теряются. Растворяются среди «вежливых людей». Среди профессиональных военных, «псов войны», квалифицированных рабочих, романтиков-интеллектуалов и патриотов из России, которые пришли помочь своим братьям. И становятся бойцами, которые, конечно, и курят, и матерятся, а при возможности и напиваются. Но «маргинальщины», именно в российском понимании, я ни разу не наблюдал. В этом, как мне кажется, и заключается удивительный феномен ополчения, которое создает внутри себя такую ауру, что все омерзительное в человеке уходит на противника. Посему задам умникам – «интеллектуалам» простой вопрос: а слабо увидеть в человеке не читавшем, например, Мураками, – «небыдло»? Попытайтесь, и тогда потребность в моей писанине исчезнет.

Константин Гусев




Также читайте: